Жанровое своеобразие литературы Древней Руси.

 Летопись. "Повесть временных лет". Житие. Нестор - "Чтение о Борисе и Глебе", Епифаний Премудрый - "Житие Сергия Радонежского". Проповедь. "Слово о Законе и Благодати" митрополита . Паломническая литература. "Хождение игумена Даниила во Святую Землю". Воинская повесть-поэма. "Слово о полку Игореве", "Задонщина". Исповедальная автобиография. "Поучение Владимира Мономаха", "Житие протопопа Аввакума". Эпистолярная публицистика. Переписка Ивана Грозного с Андреем Курбским.

Летописи - памятники исторической письменности и литературы Древней Руси. Повествование в них велось по годам в хронологической последовательности (рассказ о событиях каждого года начинался словами "в лето..."-отсюда и название "летопись"). 
Л. дошли до нас в большинстве случаев не в цельном авторском тексте. Летописцы были и учеными, и писателями, и публицистами. Они соединяли в своих текстах труды предшественников, давая им свою интерпретацию и сопровождая своими дополнениями. Благодаря этому л. превратились в своды разнородных в жанровом и стилистическом отношении материалов. Л. сложна по составу. Наряду с лаконичными и развернутыми погодными записями в состав летописного текста входят рассказы о походах и смерти князей, сведения о затмениях солнца, луны, эпидемиях и т.д., развернуты сюжетные повествования, переложения устных исторических преданий, тексты грамот, договоров и т.д. По определению Д.С. Лихачева, л. относится к числу "объединяющих жанров".
Русская л. проникнута определенной идеологической тенденцией. По мнению А.А. Шахматова, "рукой летописца управлял в большинстве случаев не высокий идеал далекого от жизни и мирской суеты благочестивого отшельника, умеющего дать правдивую оценку событиям, развертывающимся вокруг него, и лицам, руководящим этими событиями,- оценку религиозного мыслителя, чающего водворения царства Божия в земельной юдоли,- и рукой летописца управляли политические страсти и мирские интересы...".
Ни в одной средневековой европейской литературе летописание не занимало такого места, как в русской, и не играло столь важной роли в жизни общества.
О начале русского летописания написано немало работ. Особая заслуга в изучении истории возникновения русского летописания принадлежат А.А. Шахматову, который высказал предположения о составе, редакциях и источниках "Повести временных лет", дошедшей до нас в составе древнейших летописных сводов - Лаврентьевской и Ипатьевской л. Лаврентьевская л. получила свое название по имени монаха Лаврентия, переписавшего ее в 1377 г. по  заказу  нижегородско-суздальского  князя  Дмитрия  Константиновича. Ипатьевская л. названа по Ипатьевскому монастырю в Костроме, которому принадлежал текст, открытый Н.М. Карамзиным.
Появление первых исторических сочинений, из которых выросло наше летописание, относится ко времени Ярослава Мудрого. По мнению А.А. Шахматова, в Киеве при митрополичьем дворе был создан "Древнейший Киевский свод". Его составителя не заботило расположение материала по годам и датировка событий. В Новгороде составляется Новгородская л. (1036). На ее основе и на основе "Древнейшего Киевского свода" возникает "Древний Новгородский свод" (1050). В это время начинает формироваться принцип летописного повествования. С 1061 г. в л. записываются даты событий - месяц, число, иногда день недели. Появляется стремление к своевременной записи исторических фактов. В 1073 г. монах Киево-Печерского монастыря Никон Великий, используя "Древнейший Киевский свод", составил "Первый Киево-Печерский свод". На основании этого свода и "Древнего Новгородского свода" 1050 г. в 1095 г. формируется "Второй Киево-Печерский свод", или, как сначала назвал его А.А. Шахматов, "Начальный свод", ставший основой "Повести временных лет". Составителем не дошедшей до нас ее первой редакции 1113 г. был монах Киево-Печерского монастыря Нестор. Несохранившийся текст реконструирует Шахматов. Его гипотеза вызывает у ряда ученых возражения.
Сохранились две редакции "Повести временных лет". Вторая представляет собой некоторую переделку текста Нестора, сделанную по заказу Владимира Мономаха игуменом Выдубицкого монастыря Сильвестром (1116), третья редакция 1118 г. была составлена для Мстислава Великого, сына Владимира Мономаха.
В XII в. начинают возникать различные формы летописного повествования - княжеские, личные и родовые летописцы, городские и монастырские л. К серед ине^Х II в. резко меняется характер новгородского летописания, в нем преобладают лаконичные, сухие статьи, посвященные местным новгородским событиям.
Древнейшими из дошедших до нас летописных сводов являются: Новгородская первая (Синодальный список) л. и Новгородская первая л. младшего извода (30-е годы XV в.), Лаврентьевская л. (1377), Ипатьевская л. (начало XV в.), которая кроме "Повести временных лет" включает в свой состав Киевскую л. 1119-1200 гг. и Галицко-Волынскую л. 1201-1292 гг., состоящую, в свою очередь, из двух частей - Галицкой л., излагающей события с 1205 по 1264 г., и Волынской - с 1264 по 1292 г. Галицкая л. содержит жизнеописание князя Даниила Галицкого и носит светский характер. Лаврентьевская л. вслед за "Повестью временных лет" содержит описание событий южнорусских, а затем - Владимиро-Суздальской Руси.
Анализируя состав Лаврентьевской л., М.Д. Приселков пришел к выводу, что в основе ее лежит свод 1177 г., начатый при Андрее Боголюбском и законченный при Всеволоде Большое Гнездо. Этот свод вошел в состав более позднего Владимирского свода в 1193 г. Владимирские летописцы рассматривали владимирских князей преемниками киевских, а Владимир считали новым центром политической жизни Руси. Связь владимирских князей с Переяславлем Южным сказалась на характере владимирского летописания. Оно пополняется южнорусскими и севернорусскими материалами и начинает приобретать общерусский характер.
На развитие русского летописания в XIII в. оказало негативное влияние нашествие хана Батыя. Но даже в самые тяжелые для Руси годы оно не прекращалось. Затихая во Владимире, оно продолжалось в Ростове, Нижнем Новгороде, Твери, Москве.
С 1285 г. в Лаврентьевской, Симеоновской, Рогожской и др. л. начинается ряд точно датированных тверских известий, что говорит о начале тверского летописания. Просматривается в Лаврентьевской л. и тверской свод 1305 г., соединяющий материал различных областей, и стремящийся быть общерусским.
Но первый общерусский свод, подчеркивавший единство Руси, был составлен в 1408 г. в Москве (так называемая Троицкая л., сгоревшая в 1812 г.). Следующим этапом развития общерусского летописания было создание свода 1418 или 1423 г. (так называемый Свод Фотия, или Владимирский полихрон). В московских л. проводится мысль, что Русь XIV - XV вв. находится в прямой связи с предшествующей русской и мировой историей. В центре внимания летописца Москва и московский великий князь. К 1470-м годам относится Московский свод, дошедший до нас в составе Никаноров-ской (XV в.) и Вологодско-Пермской л. (XV-XVII вв.).
Общерусские тенденции характерны и для созданного в XV в. Новгородского Софийского свода, списки которого легли в основу Софийской I и Новгородской IV л. История новгородского летописания сохранилась в немалом количестве дошедших до нас исторических текстов, таких, как Новгородская первая, вторая, третья, четвертая и пятая л. (см.: Новгородская литература XIV-XV вв.).
Тверское летописание XV в. также носит общерусский характер. Правда, тверские летописцы заметно преувеличивают роль Твери и тверских князей в объединении Руси. Текст летописного свода великого князя Тверского Бориса Александровича до 1375 г. может быть восстановлен на основании Рогожского летописца, а с 1285 по 1455 г.- по Тверскому сборнику.
К 1480-м годам независимое летописание в Русском государстве (кроме   Пскова)   прекратило  свое   существование.   Центром летописания становится Москва, которая, объединив и подчинив себе удельные княжества, объединяет автономные летописания. Московские летописцы старались показать историю некогда самостоятельных русских земель как преддверие к истории Русского централизованного государства.
XVI век стал временем интенсивного развития московского летописания. Из московских сводов XVI в. наибольшее значение имеют Воскресенская л., в которой события излагаются до 1541 г., и Патриаршая, или Никоновская л., заканчивающаяся 1558 г. и являющаяся дополненной и расширенной переработкой Воскресенской л. (название обеих л. связано с именем патриарха Никона, пожертвовавшего их в Новоиерусалимский Воскресенский монастырь). В этих сводах Русское государство рассматривается как вотчина московских государей, единоличных властителей русской земли. Воскресенская, Никоновская и Симеоновская л. дают представление о Московских великокняжеских сводах 1472 и 1479 гг., вошедших в их состав. По своему стилю и содержанию московское летописание начинает приближаться к деловым бумагам московских приказов.
К Никоновской   л.   примыкает  Львовская   (связана с именем замечательного ученого, писателя, архитектора XVIII в. Н.А. Львова), которая повествует о событиях до 1560 г. В ней помешен "Летописец начала царства царя и великого князя Ивана Васильевича", совместивший хронологический принцип с документально-приказным.
На основе Никоновской л. в 70-х годах XVI в. возник огромный, богато иллюстрированный лицевой свод - самое грандиозное летописное предприятие. Полностью он до нас не дошел и вообще не был закончен, но и в сохранившейся его части до 10 тыс. листов и 16 тыс. иллюстраций. Изложение в нем начинается с сотворения мира и доводится до 60-х годов XVI в. В нем со всей торжественностью показано величие Московского царства, возникновение и жизнь которого подготавливались всей предшествующей историей человечества. В Смутное время традиционное летописание утрачивает свой смысл и становится делом отдельных лиц, быстро теряя свой общегосударственный характер. На смену л. приходят степенные книги, хронографы, исторические повести.
Повесть временных лет -древнейший (ок. 1111-1118), реально дошедший до нас летописный свод, который затем включали в свой состав почти все летописные своды XIV-XVI вв.
Существует несколько гипотез о возникновении ПВЛ.
В.М. Истрин считал, что в основе первой (1054) и второй, составленной Нестором, редакции ПВЛ лежит "Хронограф по великому изложению", возникший при сокращении греческой хроники Георгия Амартола и дополненный русскими известиями.
Д.С. Лихачев связывает возникновение свода с конкретной борьбой Киевского государства против политических и религиозных притязаний Византийской империи. В Киево-Печерском монастыре в 70-е года XI в. оформляется русская летопись. Составитель летописи, Никон Великий, использовал запись устных народных преданий, сделанную при Ярославе Мудром, которую Д.С. Лихачев условно называет "Сказанием о первоначальном распространении христианства на Руси". После смерти Никона работа над летописью продолжалась, в 1113 г. Нестором создается первая редакция, в 1116 г. по поручению Владимира Мономаха-вторая, составленная Сильвестром, и в 1118 г.-третья, включившая в себя "Поучение" Владимира Мономаха.
Б.А Рыбаков предполагает, что погодные записи стали вестись в Киеве с появлением христианского духовенства при княжении Аскольда. В конце Х столетия был создан "Первый киевский летописный свод". Он считает, что Новгородский свод 1050 г. носил чисто светский характер и был направлен против Ярослава Мудрого и варягов-наемников. Ученый выдвигает гипотезу о личном участии Владимира Мономаха в создании второй, Сильвестровой, редакции. Третью редакцию ПВЛ исследователь связывает с деятельностью сына Мономаха - Мстислава Владимировича.
В ПВЛ сочетаются эпический стиль (повествование, восходящее к фольклорным легендам и преданиям) и стиль литературный, включающий в себя различные жанры (повесть, житие, видение, знамение и т.д.). ПВЛ стала основой большинства сохранившихся летописных сводов. Рассказы из нее использовали не только древнерусские писатели, но и писатели XIX-XX вв.
ЖИТИЯ - жизнеописания людей, причисленных церковью к лику святых. Такие люди удостаивались церковного почитания и поминовения, составление Ж. являлось непременным условием канонизации, т. е. признания святости.
Церковно-служебным назначением Ж. обусловливалось требование строгого соблюдения основных принципов жанра: герой Ж. должен был служить образцом подвижника во славу церкви, во всем походить на других святых. Традиционной была композиция Ж.: рассказ о детстве святого, избегающего игр с детьми, истово верующего, затем рассказ о его жизни с подвигами благочестия и творимыми чудесами, рассказ о кончине и о посмертных чудесах. Агиографы охотно заимствуют из других Ж. и сюжет, и отдельные коллизии. Однако героями Ж. были, как правило, реальные люди (за исключением Ж. первых христианских мучеников), и поэтому именно в Ж. ярче, чем в других жанрах древнерусской литературы, отразилась и реальная жизнь. Особенно сильно эта черта Ж. проявлялась в обязательном для них разделе чудес. Большинство житийных чудес представляет собой протокольно-деловую запись об исцелениях больных и страждущих людей от мощей святого или по молитве к нему, о помощи святого людям в критических ситуациях, но немало среди них жизненно ярких остросюжетных рассказов. В свое время Ф. И. Буслаев писал: "В статьях о чудесах угодников иногда в замечательно ярких очерках выступает частная жизнь наших предков, с их привычками, задушевными мыслями, с их бедами и страданиями" (Б у с л а е в Ф. И. Историческая хрестоматия,-М., 1861.-Стб. 736).
В житийных рассказах о подвижниках-монахах нашли отражение устные монастырские легенды, черты монастырского быта, обстоятельства взаимоотношений монастыря с миром, мирскими властями, реальные исторические события. Ж. основателей монастырей отражают подчас весьма драматические столкновения основателя монастыря с местным населением. В ряде случаев за традиционными житийными коллизиями скрываются живые человеческие чувства и взаимоотношения. Весьма характерен в этом отношении эпизод Ж. Феодосия Печерского, посвященный традиционному житийному положению - уходу юноши, будущего святого, из дома в монастырь. Противодействие матери Феодосия его богоугодному стремлению оставить мир и посвятить себя служению Богу трактуется автором как проявление вражьей воли, как результат дьявольских наущений, но описывается им эта ситуация как жизненно яркая, драматическая картина материнских чувств. Мать любит сына и восстает против его желания уйти в монастырь, но она человек сильного, непреклонного характера, и из-за любви к сыну и стремления настоять на своем эта любовь превращается в жестокость: не добившись своего уговорами и угрозами, она подвергает сына жестоким истязаниям.
По типу сюжетов Ж. могут быть разделены на несколько групп. В Ж.-мар-тириях рассказывалось о смерти святых, пострадавших за приверженность христианству. Это могли быть первые христиане, замученные и казненные римскими императорами, христиане, пострадавшие в странах и землях, где исповедовались иные религии, погибшие от рук язычников. В Ж.-мартириях почти непременным сюжетным мотивом являлось подробное описание мучений, которым подвергают святого перед смертью, пытаясь заставить его отречься от христианских воззрений. Другая группа Ж. повествовала о христианах, добровольно подвергавших себя разного рода испытаниям: богатые юноши тайно покидали дом и вели полуголодную жизнь нищих, подвергаясь унижениям и насмешкам; подвижники, оставив города, уходили в пустыни, жили там в полном одиночестве (отшельники), страдая от лишений и проводя все дни в непрестанных молитвах. Особым видом христианского подвижничества было столпничество - святой обитал долгие годы на вершине каменной башни (столпа), в монастырях подвижники могли "затворяться" в келье, которую не покидали ни на час вплоть до смерти.
Святыми были провозглашены и многие государственные деятели - князья, цари, императоры, деятели церкви (основатели и игумены монастырей, епископы и митрополиты, патриархи, известные богословы-проповедники). Ж. были приурочены к определенной дате - дню смерти святого, и под этим числом входили в Прологи, минеи (сборники житий,расположенных в порядке месячного календаря), в сборники устойчивого состава. Как правило, Ж. сопровождались посвященными святому церковными службами, похвальными словами в его честь (а иногда словами на обретение его мощей, перенесение мощей в новую церковь и т.д.). В древнерусской книжности известны сотни Ж., при этом переводные (византийские, реже болгарские и сербские) Ж. имели распространение не меньшее (а в XI-XV вв. и значительно большее), чем оригинальные русские Ж., так как в равной мере почитались православные святые, независимо от того, кто были они по национальности и в какой стране они жили и подвизались.
Из византийских Ж. наибольшее распространение получили переводы Ж. Алексея, Человека Божьего. Андрея Юродивого, Варвары, Георгия Победоносца, Дмитрия Солунского, Евстафия Плакиды, Евфимия Великого, Ефросиний Александрийской, Екатерины, Епифания Кипрского, Иоанна Златоуста, Козмы и Дамиана, Марии Египетской, Николая Мирликийского, . Параскевы-Пятницы, Саввы Освященного, Симеона Столпника, Федора Стратилата, Федора Тирона и других святых. Переводы с греческого некоторых из них см. в кн.: Полякова С. В. Византийские легенды.-Л., 1972.
Ж. русских святых создавались на протяжении всех веков существования древнерусской литературы - с XI по XVII в. Ж. эти также могут быть систематизированы по типу героев Ж.: княжеские Ж., Ж. церковных иерархов, Ж. строителей монастырей, Ж. подвижников во славу церкви и мучеников за веру, Ж. юродивых. Конечно, эта классификация весьма условна и не имеет четких границ; многие князья, например, выступают в Ж. как мученики за веру, создателями монастырей выступали самые разные люди и т. д. Ж. могут быть сгруппированы по географическому принципу - по месту жизни и подвигов святого и месту возникновения Ж. (киевские, новгородские и севернорусские,псковские, ростовские, московские и Др.). По большей части имена авторов Ж., как и вообще письменных памятников Древней Руси, остались нам неизвестны, но в ряде случаев мы узнаем имена сочинителей Ж. из текста самих произведений, на основе косвенных данных. Наиболее прославленные среди авторов русских Ж.- Нестор (XI-нач. XII в.), Епифаний Премудрый (2-я пол. XIV-1-я четв. XV в.), Пахомий Логофет (XV в.).
Перечислим некоторые древнерусские Ж., группируя их по характеру героев Ж.
Ж. подвижников во славу церкви и создателей монастырей: Авраамия Ростовского, Авраамия Смоленского, Александра Ошевенского, Александра Свир-ского, Антония Сийского, Варлаама Ху-тынского, Дмитрия Прилуцкого, Дионисия Глушицкого, Зосимы и Савватия Соловецких, Иоанна Новгородского, Кирилла Белозерского, Леонтия Ростовского, Павла Обнорского, Пафнутия Боровского, Сергия Радонежского, Стефана Пермского.
Ж. иерархов русской церкви - митрополитов: Алексея, Ионы, Киприана, Петра, Филиппа.
Ж. юродивых: Василия Блаженного, Иоанна Устюжского, Исидора Ростовского, Михаила Клопского, Прокопия Устюжского.
Из княжеских Ж. наиболее известные: Ж. Александра Невского, Бориса и Глеба, князя Владимира, Всеволода-Гавриила Псковского, Дмитрия Донского, Дов-монта-Тимофея, Михаила Александровича Тверского, Михаила Всеволодовича Черниговского, Михаила Ярославича Тверского, Феодора, князя смоленского и ярославского.
Женских Ж. в русской агиографии мало: Анны Кашинской, Ефросиний Полоцкой, Ефросиний Суздальской, Иулия-нии Вяземской, Иулиянии Осорьиной, княгини Ольги.
Легендарно-сказочные мотивы, местные предания иногда столь сильно влияют на авторов Ж., что к Ж. созданные ими произведения могут быть отнесены только потому, что герои их признаны церковью святыми и в заглавии их может фигурировать термин "житие", а по литературному характеру это ярко выраженные сюжетно-повествовательные произведения. Это "Повесть о Петре и Фев-ронии Муромских"  Ермолая-Еразма, "Повесть о Петре, царевиче Ордынском", "Повесть о Меркурии Смоленском". В XVII в. на русском Севере возникают Ж., полностью основанные на местных легендах о чудесах, происходящих от останков людей, жизненный путь которых с подвигами во славу церкви не связан, но необычен - они страдальцы в жизни. Артемий Веркольский - мальчик, погибший от грозы во время работы в поле, Иоанн и Логгин Яренские - то ли поморы, то ли монахи, погибшие в море и найденные жителями Яренги на льду, Вар-лаам Керетский - священник села Ке-реть, убивший жену, наложивший сам на себя за это тяжкие испытания и прощенный Богом. Все эти Ж. примечательны чудесами, в которых красочно отражена жизнь крестьян русского Севера. Многие чудеса связаны со случаями гибели поморов на Белом море.
О изданиях Ж. см. в настоящем словаре статьи: Епифаний Премудрый, Ер-молай-Еразм, Житие Александра Невского, Житие Алексея, Человека Божьего, Житие Варлаама Хутынского, Житие Зосимы и Савватия Соловецких, Житие Леонтия Ростовского, Житие Михаила Клопского, Житие Михаила Тверского, Житие Николая Мирликийского, Жития Бориса и Глеба, Нестор, Пахомий Серб, Прохор, Слово о житии князя Дмитрия Ивановича, а также статьи о Ж. в Словаре книжников (см.: Вып. 1.-С. 129- 183, 259-274; Вып. 2, ч. l.-C. 237- 345; Вып. 3., ч. I-С. 326-394).
ЖИТИЯ БОРИСА И ГЛЕБА. Борис и Глеб - одни из первых святых, канонизированных русской православной церковью, младшие сыновья Владимира Святославича. Вскоре после смерти их отца в 1015 г. они оба были убиты своим старшим братом Святополком. Борис погиб на р. Альте 24 июля, а Глеб 5 сентября близ Смоленска. В результате четырехлетней войны Святополк был побежден сыном Владимира-Ярославом Мудрым. Очевидно, при Ярославе и была предпринята первая попытка канонизации святых братьев. Тогда же начали складываться первые повествования об их гибели. Ко временам Ярослава относится возникновение местного культа Бориса и Глеба в Вышгороде, где они были похоронены. Перенесение мощей Бориса и Глеба в новый храм сыновьями Ярослава 20 мая 1072 г. считается моментом их окончательной канонизации. Даты их памяти, 24 июля, а позднее и 2 мая (день второго перенесения мощей в 1115 г.), становятся общерусскими праздниками. Первоначально их почитали как целителей, но очень скоро Борис и Глеб становятся покровителями всех русских князей как их святые сродники. Они - помощники в битвах, их именем призывают к единству Руси, прекращению междоусобных войн.
Жизни и мученической кончине Бориса и Глеба посвящен ряд древнерусских памятников. Это так называемая "Летописная повесть" - рассказ о гибели князей, читающийся в составе "Повести временных лет" (статья 1015 г.), "Чтение о житии и о погублении блаженную страстотерпцю Бориса и Глеба" Нестора и анонимное "Сказание и страсть и похвала святую мученику Бориса и Глеба". О взаимоотношениях этих текстов в науке существуют различные суждения.
В литературном отношении наиболее совершенным является "Сказание". Оно открывается краткой исторической экспозицией, повествующей о киевском князе Владимире и его сыновьях. Перед смертью Владимир посылает "блаженного и скоропослушливого" сына своего Бориса против печенегов. Возвращавшегося в Киев Бориса встречает вестник, сообщающий о смерти отца. Агиограф приводит пространный плач Бориса, исполненный самых высоких похвал умершему и горестных сетований о его кончине. И тут же Борис, как бы предугадывая свою участь, с одной стороны, изъявляет готовность "горькую печаль" свою "прост-рети" к брату Святополку, с другой - констатирует, что он "о биении моемь помышляеть". Так создается типично агиографическая коллизия: не обманываясь в коварных намерениях Свято-полка, Борис оплакивает свою грядущую гибель, но ни в коей мере не помышляет о сопротивлении старшему брату. Побуждаемый дьяволом, Святополк посылает убийц к Борису, а тот в предвестии своей гибели вспоминает аналогии из житийной литературы, когда правед
ник бывал убит своими близкими. Бориса одолевают тяжелые предчувствия, он страстно молится, поет псалмы и, уже слыша шепот убийц, подошедших к шатру, лишь благодарит Бога, что он сподобил его принять смерть от брата. Аналогично описано и убийство Глеба. Но здесь агиограф вносит новый оттенок: Глеб изображен им как совсем юный, едва ли не отрок, молящий убийц: "Не губите меня, в жизни юного, не пожинайте колоса, еще не созревшего, соком беззлобия налитого". Далее в "Сказании" повествуется о битве на Альте со Святополком Ярослава, о победе последнего и злой смерти Святополка "в пустыни межю Чехы и Ляхы". Завершает "Сказание" похвала святым. В старшем из известных списков - в Успенском сборнике XII-XIII вв.-"Сказание" соединено со "Сказанием чудес" святых. Оно содержит также историю строительства посвященных им храмов. Так как оба памятника - собственно "Сказание" и "Сказание о чудесах" - обычно переписывались вместе, то некоторые исследователи (например, Н. Н. Воронин) считали, что они написаны одновременно, и датировали время создания "Сказания" периодом после 1115 г. Этому выводу противоречат стилистические различия между памятники,композиционная законченность как самого Ж., так и "Сказания чудес". Последнее имеет собственное предисловие и не имеет заключительной части, очевидно, потому, что текст мыслился как открытая структура: к нему могли присоединяться новые рассказы о чудесах. Поэтому большинство исследователей считакп\что "Сказание чудес" было составлено независимо от Ж., возможно, на основе записей, ведшихся при Вышегородской церкви.
Из всех произведений Борисо-Глебс-кого цикла "Сказанию"" наиболее близок рассказ об убиении братьев в "Повести временных лет", который, очевидно, возник раньше "Сказания" и "Чтения". Само "Сказание" было, скорее всего, приурочено к торжественному перенесению мощей в 1072 г.
"Чтение",   написанное   Нестором, внешне более соответствует агиографическому канону (например, оно открывается пространным рассуждением о вечной борьбе добра со злом, что и является, по мысли агиографа, содержанием всемирной истории; изображение князей-мучеников более традиционно, лишено живых, естественных оттенков, присутствующих в "Сказании"). По словам Д. С. Лихачева, "Чтение" - публицистическое произведение, проникнутое стремлением "убедить князей прекратить губительные для русского народа усобицы" (Русские летописи и их культурно-историческое значение.-М.; Л., 1947.- С. 149). "Чтение" не получило в книжности широкого распространения, "Сказание" же, напротив, сохранилось почти в двух сотнях списков.
И "Сказание", и "Чтение" отличает необычайная для агиографии коллизия: по типу своему это жития-мартирии, но если в подобных житиях убийца обычно представитель иного вероисповедания или язычник, то Святополк - христианин, и конфликт приобретает совершенно иной, политический оттенок. "Поведением Бориса и Глеба, не поднявших руки на старшего брата даже в защиту своей жизни, освящалась идея родового старшинства в системе княжеской иерархии: князья, не нарушившие своей заповеди, стали святыми" (Д м и т р и-е в Л. А. Комментарий // ПЛДР: Начало русской литературы: XI- начало XII века.-Л., 1978.-С. 452).
ЕПИФАНИЙ ПРЕМУДРЫЙ (2-я пол. XIV-1-я четв. XV в.) - агиограф, эпис-толограф, летописец. Судя по его "Слову о житии и учении" Стефана Пермского, можно думать, что, как и Стефан, он учился в ростовском монастыре Григория Богослова, так называемом Затворе. Он пишет, что нередко "спирахся" со Стефаном и бывал ему иногда "досадитель", и это наводит на мысль, что если Стефан и был старше Е. П., то не намного. Изучал же там Стефан славянский и греческий языки. Огромное в сочинениях Е. П. количество по памяти приведенных, сплетенных друг с другом и с авторской речью цитат и литературных реминисценций показывает, что он прекрасно знал Псалтырь, Новый завет и ряд книг Ветхого завета и был хорошо начитан в святоотеческой и агиографической литературе, а по приводимым им значениям греческих слов видно, что в какой-то мере он выучил и греческий язык. В этом ему могло помочь то, что в Ростове, как мы знаем это из Повести о Петре, царевиче ордынском, церковная служба велась параллельно по-гречески и по-славянски.
Из надписанного именем Е. П. Похвального слова Сергию Радонежскому следует, что автор побывал в Константинополе, на Афоне и в Иерусалиме. Как бы в подтверждение этого сохранившееся с именем какого-то "Епифания мниха" "Сказание" говорит о пути из Великого Новгорода к Иерусалиму, но оно совпадает большей частью с текстом "Хождения" некоего Аграфения. Поскольку составленное Е. П. Житие Сергия Радонежского редактировал в XV в. Пахомий Серб, не исключено, что слова о путешествиях принадлежат ему. По крайней мере, константинопольского храма св. Софии Е. П., кажется, сам не видел, ибо он писал о нем в 1415 г. с чужих слов ("Неции поведаша").
В заглавии Похвального слова Сергию Радонежскому Е. П. назван "учеником
его". Пахомий Серб в послесловии к Житию Сергия говорит сверх того, что Е. П. "много лет, паче же от самого взраста юности", жил вместе с Троицким игуменом. Известно, что в 1380 г. в Сергиевом монастыре грамотный, опытный книжный писец и график по имени Е. П., наблюдательный и склонный к записям летописного характера человек, написал Стихирарь (ГБЛ, собр. Тр.-Серг. лавры, № 22/1999) и сделал в нем ряд содержащих его имя приписок, в том числе о происшествиях 21 сентября 1380 г., тринадцатого дня после Куликовской битвы (приписки изданы И. И. Срезневским).
Написанное как будто под свежим впечатлением от смерти Стефана Пермского в 1396 г. сочинение Е. П. о нем - "Слово о житии и учении святого отца нашего Стефана, бывшего в Перми епископа" принято датировать теми же годами, хотя твердых оснований для такой датировки нет. Е. П. пишет, что он старательно собирал повсюду сведения о Стефане, составлял собственные воспоминания и взялся за работу над "Словом", "желанием одержим... и любовью подви-заем", и это подтверждают очень живая и хроматически  богатая тональность произведения и авторская щедрость на разные, казалось бы, необязательные экскурсы (например, о месяце марте, об алфавитах, о развитии греческой азбуки). Местами в его тексте сквозит ирония (над собой, над церковными карьеристами, над волхвом Па-мом). В свою речь и в речь своих персонажей, в том числе язычников, Е. П. обильно включает библейские выражения. Иногда в тексте Е. П. встречаются как бы пословицы ("Видение бо есть вер-нейши слышания", "акы на воду сеяв"). Во вкусе Е. П. игра словами вроде "епископ "посетитель" наречется,- и посетителя посетила смерть". Он очень внимателен к оттенкам и смысловой, и звуковой стороны слова и иногда, как бы остановленный вдруг каким-то словом или вспыхнувшим чувством, пускается в искусные вариации на тему этого слова и как бы не может остановиться. Используя прием созвучия окончаний, откровенно ритмизуя при этом текст, Е. П. создает в своем повествовании периоды, приближающиеся, на современный взгляд, к стихотворным. Эти панегирические медитации находятся обычно в тех местах, где речь касается чего-то возбуждающего у автора невыразимое обычными словесными средствами чувство вечного. Подобные периоды бывают перенасыщены метафорами, эпитетами, сравнениями, выстраивающимися в длинные цепи.
Яркое -литературное произведение, "Слово" о Стефане Пермском является также ценнейшим историческим источником. Наряду со сведениями о личности Стефана Пермского, оно содержит важные материалы этнографического, исто-рико-культурного и исторического характера о тогдашней Перми, о ее взаимоотношениях с Москвой, о политическом кругозоре и эсхатологических представлениях самого автора и его окружения. Примечательно "Слово" и отсутствием в его содержании каких бы то ни было чудес. Главное, на чем сосредоточено внимание Е. П.,-это учеба Стефана, его умственные качества и его труды по созданию пермской азбуки и пермской церкви.
Живя в Москве, Е. П. был знаком с Феофаном Греком, любил беседовать с ним, и тот, как он пишет, "великую к моей худости любовь имеяше". В 1408 г., во время нашествия Едигея, Е. П. со своими книгами бежал в Тверь. Приютивший его там архимандрит Кирилл спустя шесть лет вспомнил и спросил его письмом о виденных им в Евангелии Е. П. миниатюрах, и в ответ на это в 1415 г. Е. П. написал ему Письмо, из которого единственно и известно о личности и деятельности Феофана Грека. Из этого письма мы знаем и то, что его автор тоже был "изографом", художником, по край-. ней мере, книжным графиком.
В 1415 г. Е. П. уже не жил в Москве. Скорее всего, он вернулся в Троице-Сер-гиев монастырь, так как в 1418 г. закончил требовавшую его присутствия там работу над житием основателя обители Сергия Радонежского.
"Житие Сергия Радонежского" еще больше по объему,  чем  "Слово" о Стефане Пермском. Как и "Слово" о Стефане, повествование о Сергии состоит из множества главок с собственными заголовками, например: "Начало житию Сергиеву" (здесь речь идет о его рождении), "Яко от Бога дасться ему книжный разумъ, а не от человьк" (тут говорится о чудесном обретении отроком Варфоломеем - это светское имя Сергия-способности "грамоть умьти"), "О начали игуменьства святаго", "О състав-лении общего житиа", "О побудь еже на Мамаа и о монастырь иже на Ду-бенкь", "О посещении Богоматере къ святому", "О преставлении святого".
По своей стилистике и тональности оно ровное и спокойное. Здесь нет экскурсов "в сторону", "меньше иронии; почти нет ритмизованных периодов с созвучными окончаниями, гораздо меньше игры со словами и цепочек синонимов, нет "плачей", есть в конце лишь "Молитва". Однако же у "Жития" и "Слова" много и общего. Совпадает ряд цитат из Писания, выражений, образов. Сходно критическое отношение к действиям московской администрации на присоединяемых землях. Иногда Е. П. обращает здесь пристальное внимание на чувственно воспринимаемую сторону предметов (см., например, описание хлебов и перечисление роскошных дорогих тканей). Это "Житие" тоже является ценнейшим источником сведений о жизни Московской Руси XIV в. В отличие от "Слова о житии и учении" Стефана Пермского оно содержит описания чудес. В сер. XV в. Пахомий Серб дополнил "Житие" новыми посмертными чудесами, но и в чем-то сократил и перекомпоновал. "Житие" дошло до нас в нескольких редакциях: подвергалось неоднократным переделкам и после Пахомия Серба. В XVI в. оно было включено митрополитом Макарием в ВМЧ.
Помимо заканчивающей "Житие" похвалы Сергию Радонежскому, Е. П. приписывается и вторая похвала Сергию под названием "Слово похвално преподобному игумену Сергию, новому чудотворцу, иже в последних родах в Руси возсиявшему и много исцелениа дарованием от Бога приемшаго".
Многими чертами близко к "Слову о житии и учении" Стефана Пермского и к "Житию Сергия Радонежского" (но особенно к "Слову") "Слово о житии князя Дмитрия Ивановича". Вполне вероятно, таким образом, что в число написанных Е. П. литературных портретов (Стефана Пермского, Сергия Радонежского, Феофана Грека) входит и мемориальный портрет Дмитрия Донского. Не надписал же его Е. П. своим именем, очевидно, потому, что "Слово" предназначалось для летописи, произведения безымянно-коллективно-авторского.   В тексте "Слова" о князе сохранилось случайно в него попавшее Письмо автора к заказчику, в котором есть штрихи автопортрета (автор пишет о себе как о человеке, которому суетность и "строптивость" его жизни не дают "глаголати" и "беседовати... якоже хощется").
Явные стилистические параллели этому "Слову" отмечены в общерусской (Новгородской IV) летописи - в "Повести о нашествии Тохтамыша", в философ-ско-поэтическом сопровождении Духовной грамоты митрополита Киприана (1406 г.), в сообщениях о болезни и смерти тверского епископа Арсения (1409 г.) (здесь тоже автор играет словом "посетитель") и в предисловии к рассказу о преставлении тверского князя Михаила Александровича. Замечены также стилистические параллели между надписанными произведениями Е. П. и московской летописью (характеристика Дионисия Суздальского, Повесть о Ми-тяе). А кроме того, обнаружен случай специфического для Е. П. использования слова "посетитель" в грамоте митрополита Фотия, отличающейся по своему стилю от других его грамот и заставляющей вспомнить "плетение словес" Е. П.
Вероятно, таким образом, что причастный к московскому летописанию Е. П. выполнял литературные заказы составителя общерусского летописного свода, какого-то "преподобства" (монаха, очевидно, игумена), написав для него, в частности, "Слово о житии и о преставлении великого князя". По-видимому, Е. П. же оплакал в общерусской летописи и разоренную при нашествии Тохтамыша Москву, и избитых горожан подобным же образом там же оплакал двух своих выдающихся современников - митрополита Киприана и епископа Арсения Тверского, Как признанный мастер своего дела, Е. П., по всей видимости, служил двум русским митрополитам - Киприану и Фотию: одному как публицист-летописец, другому как анонимный соавтор одного из его посланий.
Сравнивая произведения Е. П., можно заметить, что манера его письма отражала не только нормативы его времени и свойства его собственной личности, но каждый раз также личности того, на кого был направлен его мысленный взор. Будучи прекрасно образованным и начитанным писателем-профессионалом, имея свои приемы и привычки, Е. П. владел множеством литературных форм и оттенков стиля и мог в своих произведениях быть и бесстрастным фактографом, не позволяющим себе лишнего слова, и изощренным "словоплетом", впадающим в долгие стихообразные медитации; и ликующим или горестным, и сдержанным или ироничным; и прозрачно-ясным, и прикровенно-многоплановым - благодаря чему и мог дать почувствовать личность того, о ком писал.
Умер Е. П. не позже 1422 г.-времени открытия мощей Сергия Радонежского (об этом он как будто еще не знает).
Житие Сергия Радонежского. Было написано Епифанием Премудрым в 1417-1418 гг. С.Р. играл значительную роль в политической и церковной жизни Руси 2-й половины XIV в. и сумел создать себе высочайший нравственный авторитет. Оценивая художественные особенности составленного Епифанием преподобнического текста Ж., Н.К. Гудзий считает, что "риторические излишества" в нем "значительно умеряются стремлением автора к возможно большей фактичности и документальности изложения". В то же время в тексте есть и лиризм, и теплота.
Ж. было переработано Пахомием Логофетом по официальному заказу в связи с "обретением мощей" С.Р. в 1422 г. и с его канонизацией в 1448-1449 гг. Он придает тексту внешнюю торжественность и нарядность. Им создаются служба С., Канон с Акафистом и Похвальное слово. С текстом Ж. тесно связано иконографическое изображение С.
В XVI в. текст Ж. включается в летописи, в состав Великих Миней Четиих митрополита Макария.
В XVII в. к тексту Ж. обращаются Герман Тулупов, Симон Азарьин, а на рубеже XVII-XVIII вв. текст Ж. обрабатывает Дмитрий Ростовский для Миней Четиих.
Иларион (сер. XI в.) - митрополит Киевский, церковно-политический деятель, оратор. В 1051 г. И. был поставлен князем Ярославом митрополитом всея Руси без санкции Константинопольского патриарха. Определенное влияние на принятие князем такого решения оказало замечательное по своему патриотическому пафосу и ораторским достоинствам "Слово о Законе и Благодати", произнесенное И. между 1037 и 1050 гг., когда он был пресвитером в селе Бсрсстово. На соборе по обычаю всех новопоставленных епископов И. прочитал свое Исповедание веры, которое дошло до нас с его припиской в списке середины XV в. При участии И. была проведена частичная реформа византийского канонического права. Дальнейшая судьба И. неизвестна, под 1055 г. в Новгородской II летописи упоминается новый митрополит-грек Ефрем. После смерти Ярослава (1054) И., по мнению Приселкова, принял схиму под именем Никона. Его отождествляют также с упоминаемым в Кисво-Печерском  патерике "черноризцем Ларионом", который "Книгам хитр писати и съй по вся дьни и нощи писаше книгы в келий Феодосия". Или с Иоанном, одним из писцов Изборника 1076 (Н.П. Попов, М.В. Щепкина).
В сборнике середины XV в. помещено "Слово о Законе и Благодати", молитва и Исповедание веры. А.В. Горский, обнаруживший в 1844 г. эти произведения, доказал, что они принадлежат И.
Д.С. Лихачев предполагал, что И. был автором "Сказания о распространении христианства на Руси".
"Слово о Законе и Благодати" Илариона - публицистическое произведение ораторской прозы середины XI в. Посвящено противопоставлению библейского Закона, данного Богом Моисею на горе Синай, Благодати, т.е. христианству. Иларион прославляет в С. князя Владимира Святославича, приобщившего Русь к Благодати и тем самым поставившего "Великую Русскую землю", известную "во всех концах мира", в один ряд с христианскими государствами.
Хожения (рус.), хождения (слав.)-путевые заметки.
X. пользовались в Древней Руси большой популярностью. Как особый жанр х. складываются, видимо, к XII в., хотя, как показывает Н.И. Прокофьев, путевые заметки велись и в Х-XI вв.
Самые ранние из известных нам произведений этого жанра - "Хожение игумена Даниила", ставшее своеобразным путеводителем по святым местам Палестины, и "Паломник" Добрыни Ядрейковича, побывавшего в Константинополе в 1200-1204 гг. Наряду с религиозными путешествия преследовали и другие цели: дипломатические, торговые и др. Со временем в зависимости от социальной принадлежности паломника и цели паломничества содержание путешествий менялось, так же как их построение. Но в то же время в их художественной структуре оставалось и то, что было сформулировано Даниилом: "Писать надо о том, что видел и слышал сам: не хитро, но просто". X. состоит из отдельных новелл-очерков, написанных простым, лаконичным, порой ярким и образным языком и объединенных образом главного героя - повествователя-христианина.
В Киевской Руси главным было паломничество по "святым местам". В XIV-XV вв. наряду с паломниками по христианским древностям появляется новый тип путешественника: это посол по государственно-церковным делам и гость торговый ("хожение" на Ферраро-Флорентийский собор 1438-1439 гг. и "Хожение за три моря" Афанасия Никитина). В XV-XVII вв. появляется путешественник-землепроходец, открывающий неизвестные на Руси земли.
Жанр X. служил осознанию Русью себя как части вселенной (Д.С. Лихачев). X. сыграли большую роль в распространении географических, историко-этнографических, политических и других знаний.
Даниил (втор. пол. XI - нач. XII в.) - игумен одного из черниговских монастырей, автор "Жития и хождения Даниила, Русской земли игумена".
Д. посетил Палестину в 1104-1107 гг., где некоторое время сопровождал короля Балдуина I в одном из его походов. Д. подробно описывает свой путь, природу Палестины, христианские святыни, рассказывает библейские и апокрифические легенды. В Палестине Д. провел 16 месяцев, жил в монастыре Св. Саввы под Иерусалимом, посетил различные земли в Иерусалимском королевстве, Иерихон, Вифлеем, Галилею, путешествовал и вокруг Тивериадского моря. Д. описывает подробно и торжественное богослужение у гроба Господня, где он поставил лампаду "от всея Русскыя земля". В монастыре Св. Саввы Д. записал для поминовения имена многих русских князей. В.Л. Янин полагает, что в перечне этих княжеских имен отразилась система старшинства, разработанная как средство против усобиц по инициативе Владимира Мономаха на княжеских съездах в конце XI - начале XII в. Возможно кроме "Хождения"Даниил является также составителем памятника "Слово святого Григория, изобретено в толцех о том, како първое погани суще языци кланялися идолом и требы им клали; то и ныне творят" (Б. А. Рыбаков). Это слово является важным источником для изучения древнерусского язычества. Бесспорно же принадлежащее Д. "Хождение" выделяется среди современных ему описаний Святой земли (Иоанна Вюрцбургского, Фоки) своей точностью и подробностью, обладая яркими литературными достоинствами, оно является в то же время ценным источником исторических и археологических сведений о Палестине и Иерусалиме начала XII в.
Слово - термин, характеризующий эпидейктическое, или ораторское, красноречие. Этот род красноречия был доступен далеко не каждому: он требовал глубины содержания, выучки, большого профессионального мастерства, незаурядной литературной культуры. В торжественных словах поднимались большие и широкие общест-веннополитические и религиозные проблемы. 
СЛОВО О ПОЛКУ ИОРЕВЕ - один из самых значительных в художественном отношении памятников древнерусской литературы, датируемый большинством исследователей концом XII в.
С. дошло до нового времени в единственном  списке   (предположительно XVI в.) в составе сборника-конволюта XVII в. (см.: Творогов О. В. К вопросу о датировке Мусин-Пушкинского сборника со "Словом о полку Игореве" // ТОДРЛ.- 1976.- Т. 31.- С. 137-164). Не позднее 1792 г. этот сборник оказался в коллекции известного собирателя древнерусских рукописей А. И.Мусина-Пушкина и сразу привлек к себе внимание медиевистов. В 1800 г. стараниями А. И. Мусина-Пушкина, Н. Н. Бантыша-Каменского и А. Ф. Малиновского С. было издано, а в 1812 г. единственный список С. сгорел во время московского пожара. Изданный текст имеет многочисленные орфографические расхождения с текстом копии, сделанной со списка С. в конце XVIII в. для Екатерины II. Ученые полагают, что издатели точнее копииста передали оригинал С., но реконструировать орфографию последнего со всей точностью не представляется возможным.
В основе сюжета С. лежит история неудачного похода на половцев весной 1185 г. четырех русских князей во главе с князем Новгорода-Северского Игорем Святославичем. Однако С.- не повествование об этом походе, а публицистический и одновременно глубоко лирический отклик на него как на событие, дающее повод для рассуждений о трагических последствиях политической разобщенности русских князей, их междоусобиц. Сам поход Игоря с его печальными результатами предстает в изображении автора С. как одно из проявлений этой разобщенности, вина за которую (а следовательно, в какой-то мере и за поход Игоря) лежит на всех русских князьях. Политический идеал автора С.- сильная и авторитетная власть киевского князя, которая скрепила бы единство Руси, обуздала произвол мелких князей. Не случайно великого князя Святослава автор С. изображает, идеализируя, как мудрого, грозного правителя и посвящает ему центральную часть произведения. "Злато слово" Святослава не случайно сливается с обращением автора С. к русским князьям, содержащим призыв к единству и совместной обороне Русской земли. Тем самым автор С. как бы вкладывает этот призыв в уста киевского князя Святослава, изображая его объединителем всех русских князей, координатором их совместных военных действий против врагов.
Общепринятого определения жанра С. пока нет. Ведется спор даже относительно того, является С. литературным памятником или это записанное произведение устного творчества. Сам автор в заглавии называет свое сочинение "словом", а далее именует его также песнью и повестью. И действительно, в тексте С. мы слышим то песню-славу курянам-кме-тям, созданную от лица Бояна в традициях дружинной поэзии, то плач-заклинание Ярославны, созданный по образцу народных женских плачей, то "слово" - страстную речь оратора, обращающегося к князьям, то горестное и глубоко лирическое повествование о походе Игоря. Используя традиции разных жанров, автор С. создает лиро-эпическое произведение, поэму, в которой, по законам этого жанра, сюжетное повествование ведется через восприятие и непосредственную оценку повествователя, звучащую в лирических отступлениях и эмоциональных восклицаниях-рефренах. С., без сомнения, авторское, личностное произведение. Об этом свидетельствует не только активная авторская позиция, но и многое другое. В частности, в С. использованы поэтические особенности разных жанров, и не только фольклорных, что недопустимо в устном народном творчестве. Совершенство художественной формы, отточенность выражений дают основания полагать, что С., если и исполнялось устно, было записано также и распространялось письменно.
Композиция С. в высшей степени продуманная и стройная, в ее основе лежит принцип переплетения триад, характерный и для литературных произведений Киевской Руси: "слов", посланий и т. п. Внешнюю триаду композиции С. составляют: зачин, основная часть, концовка. Основная часть, в свою очередь, тоже трехчленна: повествование о походе Игоря и его последствиях для Руси, прерываемое тремя авторскими отступлениями, центральный фрагмент, посвященный Святославу (сон Святослава, его толкование боярами, "злато слово" Святослава, сливающееся с авторским обращением к князьям), и заключительный фрагмент, связанный с возвращением Игоря из плена (плач-заклинание Ярославны, вызывающей Игоря с "того света", бегство Игоря, погоня Гзака и Кончака). Нетрудно заметить, что каждый из фрагментов основной части также состоит из трех эпизодов. Отдельные сцены С., относительно самостоятельные, искусно сплетены автором в единое целое. Композиционными скрепами между ними служат, в частности, различного рода повторы, на которые первой обратила внимание Н. С. Демкова (см.: Повторы в "Слове о полку Игореве": К изучению композиции памятника // Русская и грузинская средневековые литературы: Сб. ст.- Л., 1979.- С. 59-73). О художественной целостности С. см.: Лихачев Д. С. "Слово о полку Игореве" как художественное целое // Альманах библиофила.- М., 1986.- Вып. 21. Слово о полку Игореве. 800 лет.- С. 268-292.
Стиль С. можно отождествить со стилем, называемым Цицероном в трактатах по ораторскому искусству "изящным", в отличие от "простого" и "высокого". Рассчитанный на подготовленного читателя, любителя поэтических красот, он основан на игре со словом, для него характерны многочисленные "переносные и замененные выражения" - метафоры и символы, что делает речь иносказательной и загадочной. В XII в. стиль этот был характерен для поэзии многих народов, как в Европе, так и на Востоке. А. Чернов сопоставляет стиль С. с "темным стилем" трубадуров, "магической темнотой" скальдов, "затрудненным языком" Низами (см.: Чернов А. Слово о золотом слове.- М" 1985.-С. 25).
Художественные средства автор С. черпает, во-первых, из устного народного творчества (фольклорные образы-символы, постоянные эпитеты, прием отрицательного параллелизма и т.п.), видоизменяя и обогащая традиционную топику устного народного творчества (см. об этом: Адрианова-Перетц В. П. "Слово о полку Игореве" и русская народная поэзия // ИОЛЯ.- М., 1950.- Т. 9, вып. 6.- С. 409-418). В С. широко используется также символика, образность и фразеология, связанные с феодальными отношениями и дружинным бытом (см.: Лихачев Д. С. Устные истоки художественной системы "Слова" // Слово о полку Игореве: Сб. исслед. и статей.-М.; Л., 1950.-С. 53-92).
Отличительной чертой поэтики С. является использование в нем символики и образности, основанной на языческом мировосприятии. Автор использует в качестве поэтических символов имена языческих божеств (Даждьбога, Стрибога, Хорса, Велеса) и мифологических персонажей (Дива, Карны и Жли, Девы-Обиды и др.). То, что имена языческих божеств играют в С. именно поэтическую роль и вовсе не отражают языческого мировоззрения автора, доказывается настойчивым противопоставлением в поэме христиан и "поганых", т. е. язычников, призывами автора к князьям встать на защиту христиан от "поганых", невозможные в устах человека, хотя бы отчасти оставшегося язычником. Таким образом, говорить о "двоеверии" в С. вряд ли есть основания. Возможность использования  автором-христианином языческих представлений и образности как поэтических средств доказывается, в частности, аналогичной ситуацией в скальдической поэзии: скальды, принявшие христианство, долго использовали художественные приемы старой, дохристианской поэтики, в том числе и мифологическую образность.
Связью поэтики С. с языческим мировоззрением объясняется и особая роль природы в произведении. Следуя поэтически анимистическим представлениям язычников, автор С. одушевляет природу, целиком втягивает ее в события. Не только животные и птицы наделены способностью к чувствам, предсказаниям, действиям, но и реки, травы, деревья, которые то враждебны к человеку, то сочувствуют и помогают ему. Природа в С.- эмоциональный, музыкальный фон произведения, влияющий на наше отношение к происходящему, делающий повествование лиричным и взволнованным.
Характерной особенностью С. является его ритмичность. Не раз делались попытки разложить текст С. на стихи, найти в нем тот или иной стихотворный размер. Однако все эти попытки были неудачны. Ритм С. особый, постоянно меняющийся, в зависимости от того, о чем идет речь. Как пишет Д. С. Лихачев, в С. мы находим то тревожный ритм, превосходно передающий волнение Игоря перед бегством, то ритм большого свободного дыхания народного плача в обращениях Ярославны к солнцу, ветру, Днепру, то бодрый и энергичный ритм мчащегося войска в описании кметей Всеволода буйтура (Лихачев Д. С. Ритм "Слова о полку Игореве" // Лихачев Д. С. Слово о полку Игореве: Ист.-лит. очерк.-2-е изд., доп.-М.; Л., 1955.-С. 135-139). Ритмичность С. создается особым синтаксическим построением фраз, а также различного рода повторами, единоначатия-ми, приемом синтаксического параллелизма и т. д. (см.: Стеллецкий В. И. К вопросу о ритмическом строе "Слова о полку Игореве" // Рус. лит.- 1964.- № 4.-С. 27-40).
Высокие художественные достоинства С. дают возможность с абсолютной уверенностью говорить о его авторе как о профессиональном поэте, книжнике, обладающем большим литературным талантом, хорошо знающем книжные памятники своего времени (в частности, летописи, на которые он опирается, повествуя о походе Игоря и событиях XI в.), а также народную и дружинную поэзию. Он прекрасно осведомлен в политической обстановке описываемого времени, в родовых связях князей, в военных вопросах своего времени. Все это указывает на то, что автор С.- один из придворных риторов, книжников и поэтов, которые, как правило, являлись одновременно советниками (думцами) князя, выполняли посольские поручения, будучи членами старшей дружины.
В последнее время стала популярной точка зрения, высказанная еще Е. В. Барсовым, согласно которой автор С.- княжеский дружинный певец, подобный Боя-ну. Однако автора С. и Бояна можно сравнивать лишь в том отношении, что оба они входили в ближайшее окружение князя как люди, профессионально владеющие искусством слова. Что же касается творчества, то оно у Бояна и автора С. различно в стадиальном отношении. Сам автор С. подчеркивает в зачине существенное отличие своего произведения от песен Бояна. Более того, он полемизирует с ним, а в его лице со всей школой дружинной поэзии с ее тематической задан-ностью и однозначностью (либо слава, либо хула), субъективным отражением действительности, бравурностью и трафаретностью выражений (см. об этом: Соколова Л. В. Зачин в "Слове о полку Игореве" // Исследования "Слова о полку Игореве".- С. 65-74).
В литературе по С. не раз предпринимались попытки назвать имя автора С., отождествить его с определенным историческим лицом, известным по историческим источникам конца XII-нач. XIII в., но ни одна из точек зрения не может считаться доказанной. Свод высказанных предположений и их критический" анализ см. в ст.: Дмитриев Л. А. Автор "Слова о полку Игореве" // Словарь книжников.- Вып. 1.- С. 16-32. 
Точная дата написания С. нам неизвестна. Большинство"исследователей, исходя из текста С., уверенно датируют его временем от 1185 г. до конца XII в. (подробнее о датировке С. см. в ст.: Д м и т -риев Л. А. Автор "Слова о полку Иго-реве".- С. 18-21). Существует, однако, "скептическая" точка зрения на С., представители которой отрицают древность памятника. Впервые эту точку зрения высказали представители русской исторической науки 1-й пол. XIX в., в частности М. Т. Каченовский, которые полагали, что С.- подделка под древний памятник, созданная в XVIII в. Открытие "Задонщины", написанной не позднее XV в., казалось бы, опровергло мнение скептиков, поскольку ее текст основан на тексте С. Однако в 1890 г. французский исследователь Л. Леже высказал предположение, что не "Задонщина" подражала С., а, наоборот, С. создано на основе "Задонщины". Эта точка зрения, которую поддержали А. Мазон и А. А. Зимин, основывалась на том, что С. имеет большее сходство не со старшим в хронологическом отношении Кирилле-Белозерским списком "Задонщины", а с более поздними. Но, 'как показала Р. П. Дмитриева, более ранний по времени написания Кирилло-Белозерский список (XV в.) содержит вторичный текст, являющийся индивидуальной обработкой Ефросина, книгописца Кирилло-Белозерского монастыря, сходной с его обработками других произведений древнерусской литературы (см. статьи Р. П. Дмитриевой в кн.: "Слово о полку Игореве" и памятники Куликовского цикла. - С. 199-263, 264-291). В первичности С. по отношению к "Задонщине" убеждает, кроме того, сопоставление художественных особенностей того и другого произведения: "Задонщина" представляет собой ученическое и не всегда умелое следование за своим совершенным в художественном отношении оригиналом.
Полемика по поводу времени написания С. способствовала появлению ряда исследований, в которых было показано, что С. по своей лексике, грамматическому строю, стилю, приемам поэтической образности принадлежит литературе Киевской Руси и типологически связано с современными ему западноевропейскими произведениями (см., например: Адрианов а-Перетц В. П. "Слово о полку Игореве" и памятники русской литературы XI-XIII вв.-Л., 1962; Робинсон А. Н. "Слово о полку Игореве" в поэтическом контексте мирового средневековья // ВЛ.- 1985.- № 6.- С. 118- 139).
В тексте С. до сих пор остаются так называемые "темные места". Одни из них содержат слишком туманные намеки на те или иные исторические события и связанных с ними князей, другие - на неизвестные нам языческие обряды или действия мифических существ, поверья о которых не сохранились (Див, Карна, Жля, Дева-Обида). Непонятны некоторые термины, слова, фразеологические обороты. В отдельных случаях нет даже общепринятого словораздела текста (например, спорят, как читать: "Дебрь Кисаня" или "дебрьски сани"? "Ростре на кусту" или "рострена к устью"? "Стрикусы" или "с три кусы"? и т. д.). Число "темных мест" постоянно сокращается благодаря совместным усилиям исследователей разных специальностей: историков, лингвистов, географов, этнографов, биологов, специалистов по военному делу и др. Результаты их исследований обобщаются в комментариях к тексту С. (см., например, исторический и географический комментарий к С., написанный Д. С. Лихачевым для издания 1950 г. в серии "Лит. памятники", а также комментарий к тексту С. в изданиях для школы 1954 (1978 г.), написанный Д. С. Лихачевым, и 1965 г., написанный В. И. Стеллецким).
С.- самое известное и популярное произведение древнерусской литературы. Число его переводов на русский язык близится к ста, существуют переводы этого памятника на многие европейские и азиатские, языки. По мотивам С. созданы опера А. Бородина "Князь Игорь", балет Б. Тищенко "Ярославна", написано несколько пьес и сценариев.
Сведения о литературе, посвященной С., его изданиях и переводах см. в библиографических трудах: Слово о полку Игореве: Библиография изданий, переводов, исследований / Сост. В. П. Адриано-ва-Перетц.- М.; Л., 1940; Слово о полку Игореве: Библиографический указатель / Сост. О. В. Данилова, Е. Д. Поплавская, И. С. Романченко; Под ред. С. К. Шамби-наго.- М., 1940; Слово о полку Игореве:
Библиография изданий, переводов и исследований. 1938-1954 / Сост. Л. А. Дмитриев.-М.; Л., 1955; Головенчен-к о Ф. М. Слово о полку Игореве: Истори-ко-литературный и библиографический очерк.-М., 1955; Творогов О. В. Слово о полку Игореве: Краткая тематическая библиография // Исследования "Слова о полку Игореве".-Л., 1986.- С. 248-265; Слово о полку Игореве: Библиографический указатель (1968- 1987 годы). Издания, переводы, исследования на русском, украинском и белорусском языках / Сост. Н. Ф. Дробленко-ва, Л. В. Соколова, Ю. В. Пелешенко, Л.И.Зарембо.-Л., 1991.
ЗАДбНЩИНА. 8 сентября 1380 г. на Куликовом поле (местность в пределах Тульской обл., расположенная в верховьях р. Дона, в месте впадения в него р. Непрядвы, в 1380 г.-"дикое поле"- незаселенная степь) произошла битва коалиции русских князей, возглавляемой великим князем московским Дмитрием Ивановичем, с монголо-татарским войском, усиленным наемными отрядами, под водительством ордынского правителя Мамая. Это было первое большое сражение русских с поработителями после установления монголо-татарского ига (1237 г.), окончившееся полным разгромом монголо-татар. Куликовская битва (часто называется Мамаевым побоищем) не положила предела иноземному игу на Руси (это свершится лишь через 100 лет - в 1480 г.), но характер взаимоотношений русских княжеств с Ордой резко изменился, обозначилась главенствующая объединительная роль Московского княжества и московского князя. Куликовская битва показала, что в союзе русские княжества могут успешно противостоять монголо-татарам. Победа на Куликовом поле имела огромное морально-нравственное значение для национального самосознания. Не случайно с этим событием связано имя св. Сергия: основатель и настоятель Троицкого монастыря, по преданию, благословил поход Дмитрия Московского (прозванного после битвы на Куликовом поле "Донским") против Мамая и, вопреки монастырским правилам, послал с воинами Дмитрия на поле брани двух монахов своего монастыря - Ослябю и Пересвета. К событиям Куликовской битвы интерес на Руси не ослабевал со времени битвы до наших дней. В Древней Руси был создан ряд произведений, посвященных битве 1380 г., которые в науке объединяются под названием "Куликовский цикл": летописные повести о Куликовской битве, "Задонщина", "Сказание о Мамаевом побоище".
3.- эмоциональный, лирический отклик на события Куликовской битвы. 3. дошла до нас в 6 списках, самый ранний из которых, Кирилло-Белозерский (К-Б), составленный монахом Кирилло-Белозер.ского монастыря Ефросином в 70-80-е гг. XV в., представляет собой переработку только первой половины первоначального текста 3. Остальные 5 списков более позднего времени (самый ранний из них - отрывок конца XV - нач. XVI в., остальные - XVI- XVII вв.). Лишь два списка содержат полный текст, во всех списках много ошибок и искажений. Поэтому на основе данных только всех вместе взятых списков можно реконструировать текст произведения.
По совокупности ряда косвенных данных, но, главным образом, на основании самого характера произведения большинство исследователей датируют время его создания 80-ми гг. XIV в. В. Ф. Ржи-га, уделивший в своих работах много внимания 3., писал: "Попытки приурочить -памятник ко времени, более близкому к 1380 г., представляются вполне целесообразными. Они отвечают тому явно эмоциональному характеру, какой имеет Слово Софония (3.-Л. Д.) с начала до конца. В связи с этим есть основания считать, что Слово Софония появилось сразу же после Куликовской битвы, может быть, в том же 1380 г. или в следующем" (Слово Софония Ря-занца.-С. 397).
Традиционным считается, что автором 3. был некий Софоний Рязанец: в двух списках 3. он назван в заглавии автором произведения. В Тверской летописи имеется небольшой отрывок текста, близкий отдельными чтениями к 3. и "Сказанию о Мамаевом побоище", начинающийся такой фразой: "А се писание Софониа Резанца, брянского боярина, на похвалу великому князю Дмитрию Ивановичу и брату его князю Володимеру Андреевичу" (перед этой записью стоит дата  Куликовской  битвы-1380). А. Д. Седельников обратил внимание на сходство этого имени с именем рязанского боярина из окружения рязанского князя Олега - Софония Алты-кулачевича (Олег Рязанский в 1380 г. собирался выступить на стороне Мамая). Таким образом, Софоний Рязанец, бесспорно, как-то связан с памятниками Куликовского цикла. Но можно ли считать его автором 3.? В некоторых списках основной редакции "Сказания о Мамаевом побоище" Софоний назван автором этого произведения. В самом тексте 3. о нем сказано как о человеке по отношению к автору 3. постороннем: "Аз (т. е. "я" - автор 3.) же помяну резанца Софония..." На основании этого чтения 3. исследователь Куликовского цикла И. Назаров еще в 1858 г. утверждал, что оно определяет Софония как предшественника автора 3. В последнее время гипотеза об авторстве Софония была рассмотрена Р. П. Дмитриевой, которая пришла к выводу, что Софоний не был автором 3.: "...последний ссылается на Софония как на поэта или певца своего времени, творчеству которого он склонен был подражать" ("Был ли Софоний Рязанец автором "Задонщины"?"-С. 24). Видимо, Софоний был автором не дошедшего до нас еще одного поэтического произведения о Куликовской битве, поэтические образы которого повлияли на авторов и 3., и "Сказания о Мамаевом побоище". Это предположение согласуется с гипотезой акад. А. А. Шахматова о   существовании   несохранившегося "Слова о Мамаевом побоище".
Основная идея 3.- величие Куликовской битвы. Автор произведения восклицает, что слава победы на Куликовом поле донеслась до разных концов земли ("Шибла слава к Железным Вратам, и к Караначи, к Риму, и к Кафе по морю, и к Торнаву, и оттоле ко Царюграду на похвалу русским князем"). В основе произведения лежат реальные события Куликовской битвы, но это не последовательный исторический рассказ о подготовке к сражению, о самом сражении, о возвращении победителей с поля брани, а эмоциональное преломление всех этих событий в авторском восприятии. Рассказ переносится из одного места в другое: из Москвы на Куликово поле, снова в Москву, в Новгород, опять на Куликово поле. Настоящее переплетается с воспоминаниями о прошлом. Сам автор охарактеризовал свое произведение как "жалость и похвалу великому князю Дмитрею Ивановичу и брату его, князю Владимиру Ондреевичу". "Жалость"- это плач по погибшим, по трудной доле Русской земли. "Похвала"- слава мужеству и воинской доблести русских воинов и их предводителей. О многих событиях, о которых подробно повествует "Сказание о Мамаевом побоище", в 3. сказано одной-двумя фразами, полунамеком. Так, например, о действиях засадного полка под командованием князя серпуховского Владимира Андреевича, двоюродного брата Дмитрия Донского, решивших исход боя, сказано: "И нюкнув (кликнув клич) князь Владимер Андреевич гораздо, и скакаше по рати во полцех поганых в татарских, а злаченым шеломом посвечиваючи. Гремят мечи булатные о шеломы хиновские". Если бы не сохранилось подробное повествование "Сказания о Мамаевом побоище", многие места 3. остались бы для нас загадочными, необъяснимыми.
Уже по характеру произведения, по сочетанию в нем плача и похвалы 3. близка к "Слову о полку Игоревен. Но близость эта носит не только общий характер, но самый непосредственный, и в этом еще одна замечательная черта этого произведения древнерусской литературы. "Слово"-явилось для автора 3. образцом и на текстовом уровне. От "Слова" зависит план 3., ряд поэтических образов 3.- повторение поэтических образов "Слова", отдельные слова, обороты, большие отрывки текста 3. повторяют соответствующие места "Слова". Автор 3. обратился к "Слову" как к образцу с целью сопоставить и противопоставить политическую обстановку на Руси времени "Слова" (80-е гг. XII в.) с 80-ми гг. XIV в. Основной идейный смысл "Слова" заключался в призыве автора к русским князьям забыть междоусобные распри и объединить свои силы для борьбы с внешними врагами Руси. Автор 3. в победе, одержанной над ордынцами, увидел реальное воплощение призыва своего гениального предшественника: объединенные силы русских князей смогли разгромить монголо-татар, считавшихся до этого непобедимыми. Автор 3. переосмысляет текст "Слова" в соответствии с событиями Мамаева побоища и многое вносит от себя. 3. отличается стилистической  непоследовательностью - поэтические части текста чередуются с прозаическими, носящими характер деловой прозы.
3. в большей степени, чем "Слову", свойственны приемы устного народного поэтического творчества. Главное состоит в том, что в "Слове" приемы и элементы, близкие к устному народному творчеству, представлены в артистически выполненной авторской переработке, авторском переосмыслении, в 3. же они гораздо ближе и словесно, и по характеру к устным источникам. Это обстоятельство и состояние списков 3. (многочисленные искажения и ошибки) послужили основой для предположения о фольклорном, устном происхождении памятника. То, что отдельные списки 3. записаны по памяти, а не переписаны с других списков, вполне возможно, но считать, что 3. изначально произведение устного творчества, нет оснований. 3. восходит к "Слову" - памятнику литературному. Сочетание в 3. поэтического текста с прозаизмами, близкими по своему характеру к деловой письменности, говорит о книжно-литературном характере памятника. Об этом свидетельствует и сильно выраженная в 3. церковно-религиозная символика и терминология.
Ряд ученых исходят из положения, согласно которому "Слово" было написано в подражание 3. (французские ученые Л. Леже, А. Мазон, русский историк А. А. Зимин). Сравнительно-текстологический анализ "Слова" и 3. с привлечением реминисценций из 3. в "Сказании 'о Мамаевом побоище", изучение характера книгописной деятельности Ефросина, которому принадлежит авторство К-Б списка 3., исследование фразеологии и лексики "Слова" и 3., сравнительный анализ грамматики "Слова" и 3.-все свидетельствует о вто-ричности 3. по отношению к "Слову о полку Игореве".
3. неоднократно переводилась на современный русский язык, создано несколько поэтических переложений памятника (В. М. Саянова, И. А. Новикова, А. Скрипова, А. Жовтиса), 3. переведена на ряд иностранных языков. Памятнику посвящена большая научная литература.
Владимир Всеволодович Мономах (1053-1125) - великий князь Киевский (с 1113 г.), автор "Поучения", сын Всеволода Ярославича и дочери византийского императора Константина Мономаха (отсюда и прозвище Мономах).
В.М. был выдающимся политиком и дипломатом, незаурядным писателем. Сначала был князем Черниговским. Затем в Переяславлё Южном В.М. выступал за союз князей, скрепленный договорами, целованием креста и сохранением за собой отчин без стремления к захвату чужих княжеств. Эти принципы он реализовал и в своей жизни, в 1094 г. уступил черниговский стол Олегу Святославичу, был активным участником княжеских съездов (в 1097, 1100, 1103). В 1103 г. на Долобском съезде В.М. призвал русских князей к объединенному весеннему походу на половцев, увенчавшемуся успехом. Всего он предпринял 83 "великих похода" ("Поучение"). Когда в 1113 г. В.М. был призван на киевский стол, он проводил политику облегчения положения низов, смягчения ростовщичества. Он дополнил и пересмотрел Русскую Правду (Устав В.М. был включен потом в Пространную Правду), дополнив статьи о должниках, о холопах, о продажах, о свидетелях и убийствах, о
наследстве и др.
г   Главное произведение В.М.-его "Поучение", адресованное "детям или к иным, кто прочтет". Оно известно в единственном списке, вошедшем в Лаврентьевскую летопись под 1096 г. Оно состоит из трех произведений: собственно "Поучения", автобиографии и письма к Олегу Святославичу. О времени написания самого "Поучения" существуют различные точки зрения. Письмо к Олегу Святославичу написано, очевидно, сразу после того, как в битве с Олегом погиб сын В.М., т.е. в 1096 г.; в основной части "Поучения" говорится о походе против князей-изгоев Володаря и . Василька Ростиславичей, который был задуман в 1099 г. Автобиография относится, возможно, к 1117 г., так как этим годом заканчивается перечисление походов В.М. Предполагают, что все три части "Поучения" помещены под 1096 г., потому что события, освещенные в Письме к Олегу Святославичу, произошли именно тогда. "Поучение" Владимира Мономаха отразило широкую образованность автора, в нем цитируется Псалтырь, пророчества Исайи, Триодь, Апостольские послания, сочинения Василия Великого, "Шестоднев" Иоанна экзарха Болгарского. К самому жанру "Поучений" можно привести в качестве параллели "Поучение" византийского императора Василия, приписываемое патриарху фотию, "Наставление" французского короля Людовика Святого сыну Филиппу, "Поучение" англосаксонского короля Альфреда и англосаксонское "Отцовское поучение" начала VIII в. В.М. создает оригинальное произведение, где излагает свое представление о нравственном поведении человека в мире, рассказывает о событиях собственной жизни и передает свои чувства. В нем ясно отразилась незаурядная личность В.М., о котором летописец писал, что он "просвети Рускую землю, акы солнце луча пущая". 
Аввакум (Петров) (1620/1621-1682) - протопоп, идеолог старообрядцев, писатель.
А. родился в селе Григорово Нижегородской земли, в двадцать три года - священник. За ревность в делах веры неоднократно изгонялся властями и паствой; оказавшись во время изгнания в Москве, стал известен царю и кружку "ревнителей древлего благочестия". В 1652 г.- протопоп в Юрьевне-Повольском; после нового конфликта - священник в Московском Казанском соборе. Резко восстал против церковной реформы (1653) патриарха Никона. Сосланный с семьей в Тобольск, А. завоевал расположение местных властей и, служа священником, продолжал открыто исповедовать свои взгляды. В 1655 г. сослан в Енисейск, откуда с отрядом воеводы А. Пашкова отправился священником в Даурский поход (1656-1661). В 1663 г. А. Был вызван в Москву, но поскольку удаление Никона не примирило его с реформами, протопопа снова сослали - на Мезень (1664). На церковном соборе 166-1667 гг. А. лишили сана, и он был заточен в Пустозерский острог (устье Печоры) вместе с единомышленниками - иноком Епифанием, священником Лазарем, дьяконом Федором. В 1682 г. по велению царя Федора Алексеевича пустозерские узники были сожжены в срубе "за великия на царский дом хулы".
В своих многочисленных произведениях, созданных преимущественно в заточении, А. отстаивал и пропагандировал убеждение в каноничности дониконовской обрядности и в еретической природе деятельности Никона и его последователей.
Его автобиографическое "Житие" (ок. 1673), адресованное соузнику и духовному отцу иноку Епифанию, является рассказом о мученичестве А., который жизнью, словами и делами, по примеру древних пророков и первых христиан, исповедовал истинную веру. А. также принадлежат: "Книга бесед" (10), направленная "на крестособорную ересь никониянскую"; "Книга толкований" (4), обращенная к его ученику Сергию (С.И. Крашенинникову) и представляющая собой размышления о Св. Писании; "Снискание и собрание о божестве и о твари, и како созда Бог человека" - своего рода шестоднев; три "слова" против толкования догмата троичности дьяконом Федором; "Книга всем нашим горемыкам миленьким"; многочисленные челобитные и послания; небольшие приписки и т.д. Среди адресатов А.- его знаменитая духовная дочь Ф.П. Морозова; мученической смерти ее и других страдалиц за старую веру Е.П. Урусовой и М.Г. Даниловой он посвятил "слово плачевное". Если А. по убеждениям ревностный традиционалист, то как писатель - новатор: и в подходе к человеку, и в смелом смешении церковнославянского и русского языков.
Сочинения А. активно распространялись в среде старообрядцев, где он являлся непререкаемым авторитетом, почитался как святой (существуют его иконописные изображения). Житие послужило источником для прозы Д.Л. Мордовцева ("Великий раскол", 1881), А.В. Амфитеатрова ("Семик", 1921), А. Алтаева ("Разоренные гнезда", 1928), А.П. Чапыгина ("Гулящие люди", 1938), стихотворений и поэм Д.С. Мережковского (1888) и М.А. Волошина (1919), трагедии В.Ф. Боцяновского (1923). О нем с уважением отзывались И.С. Тургенев, Ф.М. Достоевский, Л.Н. Толстой, Н.СЛесков, В.М. Гаршин, Д.Н. Мамин-Сибиряк, A.M. Горький, A.M. Ремизов.